НАЗАД

«Боже, Ты ничего не видишь...»

Мария ехала на поезде в Киев по вызову санатория, в котором лежал ее сын — единственное, что у нее осталось в этой жизни. Вот уже много лет сердце ее болит о сыне, который заболел еще до войны туберкулезом и вот уже 1958 г., а он все болеет, и состояние его ухудшается с каждым годом. Она уже все продала, что можно было продать, работает день и ночь — шьет, шьет всем за бесценок лишь бы собрать копейку сыну то на лекарство, то на усиленное питание. Но болезнь прогрессирует — уже вырезали правое легкое, отняли часть левого... И вот вызов..., что ей скажут? Предчувствие давило сердце, плакать она уже не могла, за все предыдущие годы она выплакала все свои слезы. За окном мелькали станции, деревья, поля. Она прикрыла лицо рукой и под стук колес она увидела себя в своей семье — отца и мать, сестер. Жили они на станции Раздельная, что под Одессой. Это была семья железнодорожников-интеллигентов. Дом, красивая беседка, сад, вечерний чай на террасе, подарки отца, любовь матери — все это мелькало перед ее глазами, ее любили, как самую младшую, баловали. И вот она уже девушка, красивая; а вот уже и ее жених, тоже железнодорожник, прекрасное образование, высокий, красивый, ему пророчат большую карьеру. Свадьба была пышная, и вскоре семейная жизнь поглотила ее полностью. Росли уже два мальчика: Сережа и Женя. Муж уже был отмечен царскими наградами за работу на железной дороге, и в 1915 г. мужу приказывают выехать на строительство КВЖД, с размещением в Харбине.

Расставание с семьей было тяжелым. Впервые Мария уезжала так далеко от семьи. Какое-то предчувствие было, но она старалась не придавать этому значения. И все же расставание с Родиной было тягостным.

В Харбине было хорошо, но как у каждого православного, душа болела о своей земле, а революция грянула — они не знали о своих родных ничего, потом пошел поток эмигрантов в Харбин, ужасные рассказы о том, что творится в России. Переживания за близких: говорят, в России — голод и разруха. Этого она никак не могла себе представить. Она уехала из совершенно благополучной страны, и вдруг... революция. И в то время единственная ее отрада была и связь с Родиной — это Русская Православная Церковь.

Ее настоятель, русский священник, очень любил семью Марии и всегда приносил им последние известия из России. Очень поддерживал и ободрял в ее переживаниях за родных.

Прошло много лет. Выросли мальчики, Сережа и Евгений. Они мечтали о возвращении на Родину. И вот настал час, когда Советское правительство объявило, что все русские могут вернуться на Родину. Радости не было границ. Духовный отец предупреждал Марию чтобы они хорошенько подумали. В России 1937 года репрессии повсеместно, и все это делается для того, чтобы вернуть эмигрантов в Россию и упрятать их в лагеря. Но Мария не могла этому поверить — ведь они не эмигранты, они были посланы на строительство дороги, они не принимали никакого участия в делах революции. За что их могут сослать? Она не хотела об этом даже слушать. Ну и что, что сменилась власть, они-то русские!

Было решено ехать домой. Багажа было много, ведь прожито столько лет. Служащие дороги могли брать вагоны для отправки вещей. Они объединились еще с двумя семьями, взяли вагон, загрузили вещи. Пришел день отъезда. Мария так много хлопотала в эти дни, что когда очутилась в вагоне, она вспомнила, что не попрощалась и не взяла благословения у своего священника... Ей стало невыразимо горько. Как же это она ... И вдруг в окне купе она увидела его, он не забыл, он приехал благословить их в дорогу, пожелать им терпения и надежды на Бога. В глазах его была невыразимая тоска, должно быть и ему хотелось уехать на Родину, но у него здесь осталось малое стадо и их надо поддерживать. Вагон тронулся, он бежал за вагоном и потом, словно вспомнив о самом главном, из бокового кармана вытащил сверток и в окно протянул его Марии. Она взяла и бросила в сумку, а сама смотрела, как он ускоряет шаг по перрону. Вот он уже бежит, машет рукой, потом остановился и долго еще крестил уходящий поезд.

Как только переехали границу и поезд остановился, все вышли из вагонов, все плакали, целовали землю. Радость была неописуема. Все же какая душа у русских людей. Как они любят свою Родину... Поехали дальше и через несколько часов поезд остановился, казалось бы не должно быть остановки, но вдруг в вагоны со всех сторон вошли военные МВД и строгим голосом приказали всем мужчинам выйти из вагонов. Люди спросонья не сразу понимали, что от них хотят, но раздались команды о беспрекословном выполнении приказа. Что началось: крики, плачь, дети цеплялись за своих отцов, жены плакали и кричали. В ту ночь Мария рассталась со своим мужем. Ночью, неведомо где, в чистом поле. Он ее успокаивал, чтоб она не волновалась — все скоро выяснится, ведь он ни в чем не виноват, его отпустят и он ее с детьми догонит еще в дороге. Но, обхватив шею мужа руками, она рыдала, и сердце ей говорило, что она его больше никогда не увидит. С трудом он разнял руки ее и детей и сошел с вагона, где стояла уже огромная колонна русских мужчин. Вокруг не было ни души, чистое поле. «Куда же их?» - кричали женщины, но охранники оттесняли их в вагоны, и наконец на рассвете поезд как бы сорвался с места и покатил по полю. Из него доносился плач женщин и детей, а те кто стоял в колонне, махали шапками в последний раз близким своим, родным и детям.

Мария доехала до ст. Крюков. Здесь выходили ее друзья, женщина с детьми, и Мария решила разгружаться здесь и не ехать домой. Она сделала вывод из всего происшедшего, что дома ее под Одессой, наверное, нет. Если забрали ее мужа, значит, так поступили с отцом. Она боялась теперь навредить сестрам. Теперь, оказывается, она — эмигрантка. С ней могут сделать то же, что и с мужем. В Крюкове она купила полдомика на те деньги, которые ей дал муж перед выходом из вагона. Она не могла представить, как она теперь будет жить с двумя детьми, без мужа. Она такая не приспособленная к делам, но беда заставила ее принимать решения. Разгрузив вагон, она перевезла в еще не оформленный дом вещи. Первые ночи на новом месте они не раздевались и не спали. Сидели, обнявшись, и как бы чего-то ждали. И дождались. На вторую ночь в дом постучали, подъехали две машины, вошли военные и стали выносить из квартиры все, что она привезла из Харбина. Погрузили в одну машину и уехали. Целый день она была в оцепенении. Ждали ночь и снова сидели, обнявшись. Снова постучали, подъехала машина и стали выгружать остатки вещей, которые даже не были распакованы. Забрали все и уехали. Мария поняла, что она приехала в страну беззакония, что теперь не было того, что было раньше в России.

Она приехала в новую страну, где царил произвол и беззаконие. Сидели они, не раздеваясь, и третью, и четвертую ночь, но к ним больше никто не приехал. Мария начала жить одна с детьми. На работу ее не брали, поскольку она жена репрессированного. О муже не было известий. Так начали идти годы. По чистой случайности у нее осталась швейная машинка, которая стояла под столом. На столе была длинная скатерть, и ее просто не заметили, когда вывозили вещи. Она стала шить соседям, очень дешево, за гроши, лишь бы купить хлеба.

Однажды случайно она, проходя мимо вокзала, увидела очень знакомое лицо. Мужчина тоже остановился и посмотрел на нее. Боже мой, ведь это одноклассник ее мужа! Разговорились, Мария поведала ему о случившемся, и Андрей сказал: «Единственное, чем я могу тебе помочь, — забрать твоего старшего Сережу в Ленинград. Я еду туда по назначению. У меня есть там связи, я могу устроить Сережу в морской корпус на учебу, а ты уже с одним здесь как-нибудь справишься». И Сережу она проводила с очень тяжелым сердцем. Прошло несколько лет. Сережа заканчивал морской корпус перед самой войной, и вдруг за месяц до выпуска из корпуса объявляют, что дети репрессированных родителей не будут устроены на работу. Сережа, Сережа... ее Сережа. Не выдержал этого, он помнил расставание с отцом, весь ужас, который они пережили... и застрелился. Горе сковало Марию, но тут грянула война. Младший сын ее заканчивал техникум, поехал на практику и вернулся перед войной с туберкулезом. Как она пережила войну, как она живет сейчас — сама она этого не понимает.

В 1956 году мужа ее реабилитировали и выплатили 2 т. руб. за две вывезенные машины вещей. Дали 19 руб. пенсии за мужа. ВСЕ. За разрушенную жизнь, за мужа и сына.

Но еще одно горе постоянно было с ней — это болезнь сына. Ее последняя надежда сгорала у нее на глазах. Она постарела, осунулась, но кто бы на нее не посмотрел, видел следы былой красоты — необычайной природной интеллигентности, всегда присутствовавшей на ее лице. Никто никогда не слыхал от нее грубого слова, несмотря на то, что она терпела от своих соседей. Среди своих соседей она была белой вороной, знавшей английский язык, и часто дети бегали к ней за помощью в переводе уроков. Часто и я, автор этих строк, бывала у нее. Переводили английский, шила вместе с ней и слушала ее рассказы.

И так, она ехала в Киев. По приезду она села в автобус и поехала в местечко, где находился туберкулезный санаторий. Она шла по дорожке, а вокруг качались вековые сосны, воздух был чист и прозрачен. Но чем ближе она подходила к корпусу санатория, ноги ее не слушались, наливались свинцом. Она не дошла до крыльца и села на лавочку передохнуть. Потом встала и пошла в палату, где лежал ее сын.

Она его увидела и все поняла. Ее сын, красавец, высокий, лицом похож на нее, лежал бледный и худой. Слабая улыбка засветилась на лице при виде матери, но тут же при попытке подняться ей навстречу сменилась мучительной маской. Описывать эту встречу трудно. Умирающий сын и мать, уже мертвая от горя.

Вскорости ее вызвал профессор и без всяких вступлений жестко и четко описал ей картину болезни сына. И в заключение сказал: «У Вашего сына осталось одна четверть легкого. Я не могу понять, как он еще дышит? Мы делаем поддувание. Я думаю, что это его последние дни. Я Вас вызвал, чтобы Вы были готовы к самому худшему, причем, в ближайшее время».

Как она приехала домой, она не помнит. Мария открыла свою единственную комнатку, которая у нее осталась,— все остальное она уже продала на лечение сына. Она бросила сумку, закрыла на крючок дверь, сняла пальто, подошла к столу, где стояла ее старенькая машинка, кровать в углу. Она упала на нее и стала кричать: «Боже, ты ничего не видишь! Боже, ты ничего не видишь!»... Она кричала только эту фразу. Она кричала впервые за эти годы страданий. Никогда, никто от нее не слышал ничего подобного даже со смертью первого сына, но что-то прорвалось в ее душе, и она кричала и кричала «Боже, ты ничего не видишь...» Потом она куда-то провалилась... Мария увидела, как дверь открылась и в комнату вошел седой величественный старик. Длинные волосы и борода были белы. Он подошел к столу, где стояла машинка, взял ножницы и подавая их Марии, сказал: «Подстриги меня». Мария поднялась, подошла к столу, взяла из его рук ножницы и подошла к нему. Он сидел на ее стуле. Она взяла прядь его белых волос и вдруг... под прядью увидела глаза, потом она взяла еще одну, другую прядь и увидела, что вся его голова — это сплошные глаза. Тогда она посмотрела ему в лицо и сказала: «Дедушка как же я Вас подстригу? У Вас на голове глаза...» Он поднялся, взглянул на нее строго и сказал: «А ты говоришь, что я ничего не вижу!» Он направился к выходу, приостановился у старенького комода и показал рукой на правый верхний ящик. Медленно пошел к выходу и исчез.

Мария лежала в каком-то жутком оцепенении, она медленно поднялась с кровати подошла к двери. Дверь была закрыта на крючок. Она точно помнит, что закрывала ее когда приехала. Она возвратилась к столу, ножницы лежали так, как положила она их, на конце стола.

Она понимала, что произошло что-то, чего она понять не может. Да, но почему он показал на ящик? Ведь там ничего нет. Одни тряпки, обрезки от многочисленных платьев, которые она сшила за эти годы. Там столько набито этого тряпья... Она все хотела выбросить, да все было ей не до этих мелочей. И все же она открыла ящик, порылась в нем, ничего не находя. Но что-то не давало ей закрыть его. Почему он показал на ящик? Она все глубже рукой ощупывала ящик и наконец рука уперлась в дальнюю стенку ящика, она ощупала ее справа налево и вдруг палец зацепился за что-то твердое. Но никак не могла вытащить. Она стала выбрасывать все тряпки из ящика — и в дальнем углу увидела сверток в плотной бумаге. Она вынула его и с любопытством рассматривала его, не понимая, что это такое. Пожелтевшая бумага была потертой, вернее, очень старой... Она разорвала осторожно пакет и увидела книгу. Мария открыла переплет и увидела дарственную надпись с пожеланиями благополучного возвращения на Родину и терпения во всех бедах, которые могут ее ожидать на Родине, и заступничества Ангела Хранителя и милости Божьей. Она увидела надпись своего священника из Харбина. Боже мой, как же она за все эти годы не вспомнила о нем, ведь это он дал этот сверток ей уже на вокзале. Из-за всего горя, что ей пришлось пережить, она совершенно забыла и никогда не вспоминала ни о нем, ни о пакете, от него полученном. А он знал, что это Евангелие ее должно укрепить и помочь...

Она села, открыла наугад страницу и первое что увидела «Придите ко мне все нуждающиеся и обремененные и я успокою вас.» Она читала и читала, слезы лились из ее глаз. Мария поняла, что Господь посетил ее, чтобы успокоить ее. Она забросила шитье, ничего не ела и все читала и читала и ее вера, прежняя вера, поднималась в душе, наполняла ее каким-то новым светом.

Иногда сердце ее замирало от шороха и стука, и ей казалось, что это почтальон. Она бежала к ящику, но ни письма, ни телеграммы не было. Так прошла неделя. Мария стала усиленно молиться, где просила о сыне своем. Как она беседовала с Богом, никто не знает. Прошло полмесяца, месяц и второй на исходе, а известий о сыне Мария не получает. На третьем месяце она не выдерживает и едет в Киев сама. Она пришла в санаторий и, подходя к крыльцу, увидела профессора, он спешил, пробежал мимо нее... потом резко остановился и пошел к ней. «Это Вы?» — сказал он ей, - а я хотел Вам писать». Видя, как она бледнеет, он взял ее за руки и сказал: «Не волнуйтесь, Ваш сын жив. Должен Вам сказать, что многие, которые были в лучшем состоянии, уже умерли, а Ваш жив и более того, он стал поправляться, набрал вес и его легкое, этот маленький кусочек начал разрастаться. Для меня этот фактор совершенно необъяснимый. В моей 50-ти летней практике такого еще не было». И вдруг он негромко, почти шепотом спросил ее: «Скажите, Вы верующая?» — Да, — сказала она твердо. «Ну тогда мне все понятно. Вы спасли своего сына, вернее сказать, спас его тот в кого Вы верите. Он услышал Вас».

Мария возвращалась домой и провела остаток своей жизни как истинный многострадальный Иов. Она умерла в 1976 году, похоронена на нашем кладбище недалеко от алтарной стены Успенской церкви. Сын ее пережил свою мать намного лет. Был высок, красив лицом в мать, только правое плечо было немного опущено, поскольку было удалено легкое. Левое же легкое разрослось до нормальных размеров, он вырастил двух дочерей и жил верующим человеком, как и его мать, до конца жизни.

Помяни, Господи, душу усопших рабов твоих и прости им согрешения вольные и невольные и даруй им Царство твое Небесное.

Часто приходится слышать от людей «Куда смотрит Бог? Почему от это все допускает?» Я вспоминаю жизнь Марии и думаю, как объяснить этим людям премудрость Божью. Может, эта история, рассказанная мне самой Марией, заставит таких людей задуматься, поверить и обратиться к Господу, а не надеяться на себя. «Без меня ничего делать не можете», — сказал Бог. Храни вас Господь.

Евгения

ВВЕРХ