НАЗАД

ПОЧТИ В ЗАПРЕТНОЙ ЗОНЕ

Без малого год прошел с тех пор, как я в качестве священнослужителя стал посещать 69–ю колонию строгого режима — зону, как ее еще называют в простонародье. Сразу же уточню, что колония строгого режима отличается от общего тем, что в ней отбывают срок осужденные, уже ранее привлекавшиеся к уголовной ответственности за совершение преступлений, и порой особо тяжких. Так что волей или неволей приходится в качестве собеседников иметь людей, которых на языке юриспруденции ласково именуют рецидивистами. Совершенно очевидно, что когда я в недалеком прошлом получил соответствующее благословение, то незамедлительно пришел в крайнее замешательство, тесно граничащее с ужасом камикадзе, осознающего свою неминуемую гибель, но продолжающего упорно преследовать заданную цель. Да, отказаться я не мог, да и как это было сделать, если не только вышестоящие церковные власти, а и само Евангелие обязывало меня к этому, к исполнению долга, если хотите. Смирившись со своей злосчастной участью жертвы тюремного произвола, я ватными, и отчего–то явно вышедшими из повиновения ногами, все же переступил порог этого невеселого заведения, где–то в подсознании содержа на всякий случай утешительную весть о том, что в чем застанет Христос, так и судить будет.

Право я не знаю, отчего решил затронуть именно такую нелегкую тему, не выбрал нечто более приятное и удобоваримое в жертву своему размышлению. Не знаю, но почему–то последние 2 - 3 месяца меня неотвязно мучит желание поделиться с кем–нибудь своими переживаниями в надежде на то, что буду понят, что хоть кто–нибудь разделит, прочувствует, проникнется той атмосферой, которая меня окружает. Должно быть, извечное желание поделиться с ближним наиболее важным, что составляет предмет особого богатства, и подвигло меня к этим душеизлияниям.

Побывав в том, ином мире, почти в запретной зоне фантома братьев Стругацких, узнав этих людей с их напряженными судьбами, так схожими с почерневшими от времени, глубоко вросшими в песок корягами, поневоле участвуя в их жизни (живя их интересами, радостью и болью), мне нестерпимо опротивел отчаянно гримасничающий, жалкий образ зека, в лице бесперебойно работающей машины по воспроизведению преступности. Увы, эта пародия на действительность глубоко укоренилась в сознании многих граждан. Вера в подобные реалии вполне обладает творческим потенциалом, воспроизводящим курьезы. Вот один из них, правда, мало касающийся затронутых крайностей.

Свесившись из окна своей квартиры на уровне 4–го этажа, работница нашего храма через весь жилой двор криком отвечает вопрошающему прихожанину, стоящему на площадке церковного двора, где же батюшка.

—В тюрьме.

—Где - где? — повторяет свой вопрос обеспокоенный человек.

—Да в тюрьме он, — нервически взрывается тот же крик, сотрясая сердца растерянных прохожих. Но это еще ничего — хороший юмор сердцу мил. Но вот когда мы собирали заключенным зимнюю одежду и мне приходилось отвечать на риторические вопросы, как можно помогать тем, кто всю жизнь только то и делал, что грабил и убивал, — вот здесь уже было не до смеха. А что? Вроде бы все верно, правомочный вопросик. Да вот конструкция этого интереса трудно вмещает в себя механизм человеческого участия: да просто жаль, мерзнут они, ведь люди же! Вот и все. Суд без милости, не оказавшему милость. Да и вправе ли мы судить тех, кто в душе своей может быть вчера или вот минуту назад перешагнул ту грань, которая еще 2–3 дня назад отделяла нормальный мир обыкновенных людей и его от неприкаянной жизни?

Ни при каких мною контролируемых обстоятельствах я не откажусь от своего служения. Если вначале и возникло осуждение тех, кто не захотел понести крест подобной тяжести, то ныне — нет: было, да вышло все. Ибо на себе испытал я как непомерную силу искушений, так и высокую меру благодати, которая буквально окрыляет меня в минуты особо тяжких забот и проблем. А ее-то, то бишь благодати, лишиться я не желаю. Зная, как любит этих людей Господь, с какою силою «привязан» Он к ним и как ревнует о них, найду ли силы противиться Ему?!

Знаете, кто–то из святых отцов в бытность свою сравнил священнослужителя с колодцем, из коего черплется благодатная роса, утоляющая духовную истому жаждущих уст, невзирая на личность самого священнослужителя. Ведь источником благодати является не он сам, а «податель всяческих» — Бог. Я и сам не раз наблюдал странное явление, когда вопрошающий человек извлекал из меня — и я не идеализирую — то, что я сам хотел бы от кого–нибудь услышать. Буквально соловьем заливаешься, а самого неотступно мучает один вопрос: как бы не забыть то, что я сейчас говорю. Я ведь бываю порой настолько сух, что искренне опасаюсь, как бы не взметнуться огненным смерчем, несущим смрад духовного бесплодия тем людям, кои доверились мне. Вот и выходит, что многое зависит от молитвенного настроения самого собеседника, а не от нашей одаренности.

Ивот к чему я это все говорю. Там люди настолько нуждаются в Боге, что в их окружении ежеминутно чувствуешь себя Златоустом в миниатюре, а это для человека гордого немалое удовольствие. Ну, а серьезно говоря, я при всем желании не могу придумать (а думаю часто и упорно), за что Господь смог бы меня оправдать, и, честное слово, уныние от этих дум не хуже самых мрачных туч заслоняет купол моей веры, делающийся непроницаемым и для самого малого луча надежды, который не в состоянии пробиться и освежить меня. Самый воздух молитвы нетерпим в такие минуты. И вот такая милость. Чем не палочка–выручалочка? Я, конечно, не обольщаюсь тщетной надеждою получить прощение за один лишь факт моего труда. Но, однако, и это немаловажно. Многие по своему опыту знают, как важно себя заставить пойти в тот же храм на богослужение, когда все естество противится одному желанию. Так тяжко выйти из подобного оцепенения. Идешь и плачешь. Но назад–то, как на крыльях летишь от переполняющих волнений, понятно, возвышенного смысла. Ценит Господь нашу самую малую жертву и бережет это стремление. «Кротка овца да не получит награды за свое смирение», — говорил св.Кирилл Иерусалимский в своих поучениях. И верно, нет награды без труда, без внутреннего надлома.

Да, все это так. Но в тех условиях сама жизнь принуждает к небезучастному отношению к людям. Требуется растить плоды искренней привязанности, горячей любви. Ведь люди там, как дети малые, с нетерпением ожидают этих встреч, как сладостей в далеком детстве. И порой издали завидя мою огненную бороду, вприпрыжку несутся навстречу. Разве при этом можно сохранить внешнее спокойствие и чопорную степенность? Сам не замечаешь, как мышцы лица расползаются в улыбке, а в душе котел чувств так накаляется, что если бы энергией наших эмоций можно было отапливать квартиры, то честное слово, наш город и при полном отсутствии теплоэнергии не испытывал бы недостатка в тепле.

Кем они являются для общества — им известно. Правда, в образе гротескных искажений. Часто слышу от них слова, болью отзывающиеся в душе. Нет, не нецензурщину и похабщину, которую так часто приходится слышать в кругах высокообразованных и пред законом чистых людей. На удивление, ни от одного из верующих заключенных я не слышал этого, а ведь живя в обстановке постоянно чередующихся соблазнов, сдержать свои привычные порывы — это уже подвиг. Совсем обратное говорят: «Ну кто мы такие для вас, вы бы уж и не ходили, если тяжело.» А ведь, как говорилось, ждут с нетерпением отведенного часа духовных бесед. Вижу, как радостно горят их глаза и сверкают ул?бки и главное — ценят, уважают заботу — это для них дороже золота. Да и как не идти, когда и мне самому ой, как приятно пребывать в атмосфере искреннего дружелюбия, где с отчетливой ясностью воспринимаются контуры Церкви как общества сплоченных любовью Христовой людей.

Может, и в излишних красках восторга описан церковный быт этой общины. Не хотелось бы, что бы у кого–нибудь сложился идиллистический образ взаимоотношений братии. Так повелось, что лишь самое хорошее выносится на поверку близким, делая их сопричастными сугубым ценностям, реликтам своих душ. Уж если подгоревшим пирогом добрая хозяйка постесняется угостить гостей, так стало быть и верхом неприличия было бы потчевать читателей росказнями из сопредельных вышеизложенному повествованию болезненных явлений человеческого духа в классическом стиле Кинга. Уж лучше оставлю горечь, горелый корж вездеприсущих огорчений для себя, спрячу от вас то, от чего и сам хотел бы отделаться.

Безусловно, не только сладеньким меня кормили целый год, но и солоно хлебал похлебку, состоящую из квинтэссенции предательств, ухмылок, подобострастных искательств. «На войне, как на войне» — всем нужны и надежные поручители и согласные осведомители — такова необходимость, и неважно, кто перед нами стоит: священник или низкий предатель, если есть надежда как–то привлечь их, правдами и неправдами склонить на сторону своих потребностей. «Времена меняются, — говорил Сенека, — но люди остаются прежними.» И это верно. А ведь там зона, в которой не так–то и легко выжить, и выжить, по возможности, за счет других.

Но куда хуже встретить те же мотивы в «здоровой» церковной среде, у близких и дорогих людей: благочестивых прихожан, ревностных молитвенников и подвижников на ниве Православия, а тем паче у священников. Так что куда более удивительно повстречать здоровые чувства там, где их, в принципе, и не ожидал обрести. Это воспринимается, как самый дорогой подарок.

Не могу сказать, многие ли из заключенных по окончании срока их тюремного заключения останутся верны Православной Церкви. Не ведаю, вернеться ли кто из них в привычную сферу грабежей и драк. Спасутся ли, сумеют ли утвердиться на новой, для многих и вовсе незнакомой проскости гражданского житья–бытья? Бог знает. Да и слаб духом я. Одно дело выстроить плоть человеческих взаимоотношений, и совсем иное — вдохнуть в нее дыхание христианской любви. Но в одном не теряю веры: наш совместный труд молитвы, совместно пережитые радости и горести исполнят эти души иным содержанием. Потеснится холод недоверия, уступая место теплым человеческим влечениям. Вполне возможно, что на нынешний час лишь 5–10 человек готовы встретить нормальную жизнь, принять ее законы без остатка. Но 10 человек — простительная цифра, поскольку только год назад, год без малого, 69–я колония строгого режима пропустила за свои тяжелые стены робко идущего, слабого и так не уверенного в себе священнослужителя, несущего в душе тяжкое бремя сомнений, боязни и самых мрачных ожиданий; человека, не теряющего трогательную надежду в добрую силу мытаревого покаяния: «Боже, милостив буди нам грешным и помилуй нас!»

Священник Игорь МАТВИЕНКО
Церковь свв. апп. Петра и Павла, г. Кременчуг

ВВЕРХ