НАЗАД
ИЩИТЕ И ОБРЯЩЕТЕ. ДОРОГА К ПРАВОСЛАВИЮ
Эта статья замечательна многим, но особенно тем, что в ней нет ничего «замечательного»: ни горя, ни лишений, ни острых страданий, ни чудес, ни прямого вмешательства святых, ни близости к живым носителям Православия, ничего такого, что видимым образом пробуждает человеческую душу к истинной вере. В ней все типично, буднично, легко узнаваемо для всякого, кто хоть немного знаком с сегодняшней Америкой. И в то же время она звучит горьким напоминанием о том, как мало ценим мы милостью Божией доверенное нам сокровище. Держи, что имеешь.
Мою жену зовут Стилиана. Она выросла в протестантской семье, и в возрасте пяти лет попала в Колумбию, где ее родители начали миссию среди индейцев племени коги. Детство ее прошло между глинобитной хижиной, где пищу готовили в очаге и стирали белье в реке, и миссионерским центром, где были школа, магазин и больница.
С годами у ее отца стали возникать сомнения в «евангелическом» протестантизме. Придя к выводу, что спасение требует неуклонного движения к святости, а не ограничивается однократным эмоциональным переживанием, он верно поставил вопрос, но не смог найти на него ответа. Он продолжал держаться протестантской доктрины о «невидимой Церкви», состоящей из верующих–одиночек, каждый со своей Библией. Стилиана оказалась предоставлена самой себе, без Церкви, без практического духовного руководства; она не могла противостоять греху и озлобилась на Бога, Который требовал святости, а пути к ней не дал.
Однажды в детстве, в гостях у бабушки в США, Стилиана заметила красивую церковь из окна машины. «А–а, эти... — сказала бабушка, — православные, они хуже католиков». Тем разговор и окончился. Но позже Святая Русь снова сверкнула перед нею со страниц «Братьев Карамазовых». «Что за чудесная вера у них была, — думала она, — как жаль, что я не родилась сто лет назад в России!»
Работая в Далласе (Техас) медсестрой, она стала ездить по церквам всех деноминаций подряд, в надежде найти помощь. Но где же, где истинная святость, где народ Божий? Все же она не отчаивалась, чувствуя, что Бог оставил еще «седмь тысящ мужей, яже не преклониша колена Ваалу». Только где их найти?
Что касается меня, то я воспитан в баптистской, а позже — в пресвитерианской церкви (британская ветвь кальвинизма). Отец мой, впрочем, всегда настаивал, что это не имеет значения, «лишь бы только учили по Библии». Я же еще в детстве изумлялся, откуда столько разных церквей, если все — христиане. Лет восьми, занимаясь в детском кружке, я стал самостоятельно читать Библию. Позже помню занятия по средам в церковной школе: мне больше всего нравилось, когда наступало время вопросов и ответов, хотя по временам наш проповедник отвечал чересчур поспешно и поверхностно. Например, как–то его спросили, почему наша Библия не включает второканонических книг. Тот взялся убеждать нас, что–де «все это басни», и привел в доказательство пример из книги Товит, где архангел Рафаил учит Товия сжечь рыбьи внутренности, чтобы изгнать беса из его невесты. Уже тогда я заметил, что в других местах Писания содержатся ничуть не менее странные вещи, о которых у протестантов не было ни малейшей тени сомнения.
Как–то проповедник сказал нам, что мы уже не маленькие и пора уже просить Господа, чтобы Он открыл нам Свою волю о нашем жизненном пути. Я очень хотел служить Богу, и стал горячо молиться Ему об этом. И в следующее воскресенье у нас в церкви были гости — семья миссионеров из Колумбии. Они рассказали нам о местных индейских племенах, о тысячах людей, у которых нет Библии на родном языке и даже нет своей письменности. Я вдруг увидел, насколько мы свыклись с Библией: а вдруг бы ее никто не перевел на английский? Мне очень нравились иностранные языки, и я увидел в этом ответ на свою молитву: Господь зовет меня стать переводчиком Библии.
В старших классах я старался, как мог, служить Господу и готовиться к своей миссии. Я пел в хоре, работал в церковной библиотеке, помогал вести детские библейские кружки в негритянских и латиноамериканских районах. Летом ездил в штат Миссисипи помогать миссионерской группе на строительстве домов для бедных. Я встречал множество людей, горизонт вокруг меня расширялся, но прежние вопросы оставались: откуда столько разновидностей христианства? В чем особенность пресвитерианизма? Я искал ответа в библиотеке, но, к моему удивлению, не смог найти почти ничего по истории Церкви, и никто вокруг, похоже, тоже ничего толком не знал.
Новые вопросы наслаивались на старые. Помню, как–то в церкви мне бросилась в глаза надпись: «Расписание богослужений». «При чем здесь служение? — внезапно изумился я. — Мы поем о Боге. Проповедник рассказывает о Боге. Смех, шутки. Объявления нас информируют, хор развлекает. Где же служение?» Когда я получил водительские права, мы с друзьями стали ездить из церкви в церковь, но нигде не было ни ответов на вопросы, ни служения Богу. Нечто вроде служения обнаружилось у пятидесятников– «харизматиков», но доверия они мне не внушили. В православной церкви мне тогда побывать не пришлось просто потому, что у меня не было знакомых православных. И я был убежден в том, что Православие — это какая–то редкая разновидность римского католицизма.
Окончив колледж, я отправился в Даллас и начал заниматься в Центре библейских переводчиков им. Уайклиффа. Миссионерский принцип у них такой: коль скоро Библия — основа всего, то надо просто дать людям Библию на их родном языке. Захотят ли они потом присоединиться к какой–нибудь церкви или организуют свою собственную — их дело. Кроме того, там практикуется перевод по методу «динамической эквивалентности», требующий «прояснения» библейского текста, который–де «затемнен» поэтикой, метафорами и символами. Так, например, оборот «Сын Человеческий» звучит непонятно, и его лучше переводить просто «Иисус». Под Кровью Христовой подразумевается якобы Его смерть (как мы, говоря «голова», подразумеваем особь рогатого скота); стало быть, лучше и писать о смерти и не упоминать про кровь. И если в данной культуре овцеводство неизвестно, а свиноводство, напротив, широко распространено, то взамен Агнца Божия... позвольте не продолжать.
В Далласе я познакомился со Стилианой. Ее родители с трудом перенесли похищение сына — марксистские бандиты держали его больше четырех месяцев — и отослали дочь в США, хотя бы на время. Мы поженились и решили ехать назад в Колумбию, продолжать перевод Библии на язык племени коги, прерванный ее родителями за десять лет до того. У них в семье тогда рос индейский мальчик по имени Альфонсо, и он помогал им переводить отрывки из Нового Завета на свой родной язык, жалуясь, впрочем, что он слишком молод для такого дела. Когда он подрос, он ушел в горы и исчез.
Мы приехали в Колумбию, но я не знал, чем буду там заниматься. Я понятия не имел, как буду изучать язык коги, — я ведь и испанского–то не знал — и некому было мне помочь. Помощь, однако, пришла от Господа очень скоро: какой–то индеец принес письмо от Альфонсо. Это была первая весть от него за десять лет; он писал, что готов возобновить работу по переводу Писания на язык коги, не имея, разумеется, ни малейшего понятия о том, что я приехал в Колумбию именно с этой целью.
Прошло несколько лет. Я выучил язык коги настолько, что смог вместе с Альфонсо взяться за дело. И тут оказалось, что главная трудность не в языке, а в моем собственном поверхностном понимании Святого Писания. Когда вам нужно изложить что–либо на чужом языке, прежде всего необходимо ясное понимание предмета (как бы полезно было нашим переводчикам усвоить эту простую истину!). Я вдруг обнаружил, что затрудняюсь в таких ключевых понятиях, как оправдание, благодать, благословение, святость, даже спасение. Как перевести их? Как объяснить их Альфонсо, если я сам не мог в них разобраться? Восемь долгих лет ушло на перевод Нового Завета и книги Бытия. За это время я основательно изучил греческие и еврейские тексты и пришел к выводу, что христианство, на котором я вырос, имело мало общего с оригиналом Святого Писания.
Я взялся за историю Церкви, на которую раньше никто не обращал моего внимания. С ранних лет я был твердо убежден, что от апостолов до Лютера ничего существенного не происходило. Было принято считать, что Церковь сразу же «впала в отступление» и вплоть до Реформации никто толком не знал, что такое христианство. Только теперь я увидел, чего я был лишен.
Кроме того, я обнаружил то мощное влияние, которое оказал на западную мысль, как латинскую, так и протестантскую, бл. Августин, не уравновешенный более древними восточными богословами, в отличие от него читавшими Святое Писание по–гречески. Я поделился своими находками с женой. Она сказала: «Что ж, если у греческих Отцов все правильно сказано, не наведаться ли нам в греческую церковь?» «Православную, что ли?» — удивился я. Это было исключено. Если уж православные так похожи на римо–католиков, значит, если что–то у них когда–то и было, они все безвозвратно потеряли...
Но наши собственные убеждения неуклонно приближались к Православию, к немалому смущению наших друзей и знакомых. В нашей церкви меня попросили вести воскресные занятия со взрослыми. Первое, что мне пришло в голову, это устроить «круглый стол» по поводу прочтенных новозаветных отрывков, в надежде, что Св. Дух приведет нас прямо к Истине. Оказалось, естественно, что каждый идет к Истине своим путем, прочь от других: на десятерых участников всегда было одиннадцать мнений, и «круглый стол» неизменно усугублял наши разногласия. Высшей инстанции нет, апеллировать некуда, где же тогда Истина? И когда меня приглашали проповедовать в церкви, я предпочитал говорить о посте, о подвиге святости, о пропасти богоотступничества, что мало нравилось слушателям.
Моей жене поручили воскресную школу для детей, и она первым делом решила избавиться от «учебных пособий», где Господь фигурирует в виде «приятеля» и детям предлагается подписать заявление «на получение вечного спасения». Она просмотрела материалы всех протестантских издателей... и не нашла ничего лучше. «Если это протестантизм, — только и осталось нам заключить, — то мы не протестанты». Еще тверже мы знали, что мы не римо–католики. Кто же мы тогда?
Между тем наши дети ходили в библейский кружок при баптистской церкви. Занимались они там тем, что учили наизусть отрывки из Писания, но не подряд, а вразбивку, так что смысл искажался до неузнаваемости. Раз им дали учить «В начале бе Слово... Вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть» с сопровождающей иллюстрацией: над лоном первобытных вод плывет гигантская сияющая Библия... Это было последней каплей. Детей пришлось забрать, что навлекло на нас гнев всей миссионерской общины.
Вскоре после этого мы ненадолго отправились в США. В Миннеаполисе Стилиана принесла для меня с барахолки какую–то книжечку. На обложке стояло: «Епископ Каллистос. Православная Церковь». Я стоял как громом пораженный: Древняя Церковь греческих Отцов была, оказывается, жива и невредима. Почему, спрашивается, я раньше об этом не знал? На первой же странице я увидел цитату из Хомякова о том, что Западу известна лишь одна координата, что латинство и протестантизм — противоположные направления вдоль той же самой оси. Невозможно передать мои чувства, когда оказалось, что римо–католиков и протестантов надо считать двумя сторонами одной медали! Передо мной открылась неведомая страна, такая новая и такая древняя. Здесь было все: и богословие, и Семь Вселенских Соборов, и внутренняя молитва, и гора Афон, и бесчисленные святые двухтысячелетней истории.
Продолжение следует
Питер Джексон
ORTHODOX AMERICA, vol. VIII N1
В НАЧАЛО СТРАНИЦЫ
|